Неточные совпадения
Хлестаков. Хорошо, хоть на
бумаге. Мне очень будет приятно. Я, знаете, этак люблю в скучное время
прочесть что-нибудь забавное… Как ваша фамилия? я все позабываю.
Она молча пристально смотрела на него, стоя посреди комнаты. Он взглянул на нее, на мгновенье нахмурился и продолжал
читать письмо. Она повернулась и медленно пошла из комнаты. Он еще мог вернуть ее, но она дошла до двери, он всё молчал, и слышен был только звук шуршания перевертываемого листа
бумаги.
Окончив письма, Степан Аркадьич придвинул к себе
бумаги из присутствия, быстро перелистовал два дела, большим карандашом сделал несколько отметок и, отодвинув дела, взялся за кофе; за кофеем он развернул еще сырую утреннюю газету и стал
читать ее.
Как передать мои страдания в то время, когда бабушка начала
читать вслух мое стихотворение и когда, не разбирая, она останавливалась на середине стиха, чтобы с улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она произносила не так, как мне хотелось, и когда, по слабости зрения, не дочтя до конца, она передала
бумагу папа и попросила его
прочесть ей все сначала?
Против моего ожидания, оказалось, что, кроме двух стихов, придуманных мною сгоряча, я, несмотря на все усилия, ничего дальше не мог сочинить. Я стал
читать стихи, которые были в наших книгах; но ни Дмитриев, ни Державин не помогли мне — напротив, они еще более убедили меня в моей неспособности. Зная, что Карл Иваныч любил списывать стишки, я стал потихоньку рыться в его
бумагах и в числе немецких стихотворений нашел одно русское, принадлежащее, должно быть, собственно его перу.
Но Раскольников уже не слушал и жадно схватился за
бумагу, ища поскорей разгадки.
Прочел раз, другой, и не понял.
— Это по делу о взыскании с них денег, сстудента, — заторопился письмоводитель, отрываясь от
бумаги. — Вот-с! — и он перекинул Раскольникову тетрадь, указав в ней место, —
прочтите!
Марья Ивановна встала и почтительно ее благодарила. Все в неизвестной даме невольно привлекало сердце и внушало доверенность. Марья Ивановна вынула из кармана сложенную
бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала
читать ее про себя.
Молодой малый в капральском мундире проворно подбежал к Пугачеву. «
Читай вслух», — сказал самозванец, отдавая ему
бумагу. Я чрезвычайно любопытствовал узнать, о чем дядька мой вздумал писать Пугачеву. Обер-секретарь громогласно стал по складам
читать следующее...
В это время из толпы народа, вижу, выступил мой Савельич, подходит к Пугачеву и подает ему лист
бумаги. Я не мог придумать, что из того выйдет. «Это что?» — спросил важно Пугачев. «
Прочитай, так изволишь увидеть», — отвечал Савельич. Пугачев принял
бумагу и долго рассматривал с видом значительным. «Что ты так мудрено пишешь? — сказал он наконец. — Наши светлые очи не могут тут ничего разобрать. Где мой обер-секретарь?»
Дней через пять, прожитых в приятном сознании сделанного им так просто серьезного шага, горничная Феня осторожно сунула в руку его маленький измятый конверт с голубой незабудкой, вытисненной в углу его, на атласной
бумаге, тоже с незабудкой. Клим, не без гордости,
прочитал...
— Тут много подчеркнуто, — сказал Дронов, шелестя
бумагой, и начал
читать возбужденно, взвизгивая...
Он шел встречу ветра по главной улице города, уже раскрашенной огнями фонарей и магазинов; под ноги ему летели клочья
бумаги, это напомнило о письме, которое Лидия и Алина
читали вчера, в саду, напомнило восклицание Алины...
Слева от Самгина одиноко сидел,
читая письма, солидный человек с остатками курчавых волос на блестящем черепе, с добродушным, мягким лицом; подняв глаза от листка
бумаги, он взглянул на Марину, улыбнулся и пошевелил губами, черные глаза его неподвижно остановились на лице Марины.
— Пригласил вас, чтоб лично вручить
бумаги ваши, — он постучал тупым пальцем по стопке
бумаг, но не подвинул ее Самгину, продолжая все так же: — Кое-что
прочитал и без комплиментов скажу — оч-чень интересно! Зрелые мысли, например: о необходимости консерватизма в литературе. Действительно, батенька, черт знает как начали писать; смеялся я,
читая отмеченные вами примерчики: «В небеса запустил ананасом, поет басом» — каково?
По утрам,
читая газету, он видел, что пыль легла на
бумагу черненькими пятнышками шрифта и от нее исходит запах жира.
Странно и обидно было видеть, как чужой человек в мундире удобно сел на кресло к столу, как он выдвигает ящики, небрежно вытаскивает
бумаги и
читает их, поднося близко к тяжелому носу, тоже удобно сидевшему в густой и, должно быть, очень теплой бороде.
Такие добавления к науке нравились мальчику больше, чем сама наука, и лучше запоминались им, а Томилин был весьма щедр на добавления. Говорил он, как бы
читая написанное на потолке, оклеенном глянцевитой, белой, но уже сильно пожелтевшей
бумагой, исчерченной сетью трещин.
— Вот-с, извольте расписаться в получении ваших
бумаг. Внимательно
прочитав их, я укрепился в своей мысли. Не передумали?
Он замолчал,
читая какую-то
бумагу, а Самгин, несколько смущенный решительностью своего ответа, попробовал смягчить его...
В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он оказался исполнительным лакеем,
бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и смотрел в лицо Самгина красивыми глазами девушки покорно, даже как будто с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он сидел за маленьким столом в углу приемной, у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал
бумагу аккуратными, круглыми буквами. Попросил разрешения
читать книги и, получив его, тихо сказал...
А — кто еще равен ему в разноплеменном сборище людей, которые перешептываются, оглядываются, слушая, как один из них, размахивая рукою,
читает какую-то
бумагу, прикрыв ею свое лицо?
Человек с лицом кардинала Мазарини сладким тенорком и сильно картавя
читал какую-то
бумагу, его слушали молча, только на левых скамьях изредка раздавались ворчливые возгласы.
Он сел и начал разглаживать на столе измятые письма. Третий листок он
прочитал еще раз и, спрятав его между страниц дневника, не спеша начал разрывать письма на мелкие клочки.
Бумага была крепкая, точно кожа. Хотел разорвать и конверт, но в нем оказался еще листок тоненькой
бумаги, видимо, вырванной из какой-то книжки.
Но учитель не носил очков, и всегда именно он
читал вслух лиловые тетрадки, перелистывая нерешительно, как будто ожидая, что
бумага вспыхнет под его раскаленными пальцами.
Читать было трудно: Клим прижимал очки так, что было больно переносью, у него дрожала рука, а отнять руку от очков он не догадывался. Перечеркнутые, измазанные строки ползали по
бумаге, волнообразно изгибались, разрывая связи слов.
Обломов теперь только вспомнил, что в самый день переезда на дачу Тарантьев привез ему
бумагу, а он второпях подписал, не
читая.
Барон вел процесс, то есть заставлял какого-то чиновника писать
бумаги,
читал их сквозь лорнетку, подписывал и посылал того же чиновника с ними в присутственные места, а сам связями своими в свете давал этому процессу удовлетворительный ход. Он подавал надежду на скорое и счастливое окончание. Это прекратило злые толки, и барона привыкли видеть в доме, как родственника.
— А контракт-то, контракт-то каков заключили? — хвастался Тарантьев. — Мастер ты, брат, строчить
бумаги, Иван Матвеевич, ей-богу, мастер! Вспомнишь покойника отца! И я был горазд, да отвык, видит Бог, отвык! Присяду: слеза так и бьет из глаз. Не
читал, так и подмахнул! А там и огороды, и конюшни, и амбары.
— Да, кум, пока не перевелись олухи на Руси, что подписывают
бумаги, не
читая, нашему брату можно жить.
— Вот вы этак все на меня!.. — Ну, ну, поди, поди! — в одно и то же время закричали друг на друга Обломов и Захар. Захар ушел, а Обломов начал
читать письмо, писанное точно квасом, на серой
бумаге, с печатью из бурого сургуча. Огромные бледные буквы тянулись в торжественной процессии, не касаясь друг друга, по отвесной линии, от верхнего угла к нижнему. Шествие иногда нарушалось бледно-чернильным большим пятном.
«Что она делает? — вертелось у бабушки в голове, —
читать не
читает — у ней там нет книг (бабушка это уже знала), разве пишет:
бумага и чернильница есть».
Воцарилось глубочайшее молчание. Губернатор вынул из лакированного ящика
бумагу и начал
читать чуть слышным голосом, но внятно. Только что он кончил, один старик лениво встал из ряда сидевших по правую руку, подошел к губернатору, стал, или, вернее, пал на колени, с поклоном принял
бумагу, подошел к Кичибе, опять пал на колени, без поклона подал
бумагу ему и сел на свое место.
В
бумаге заключалось согласие горочью принять письмо. Только было, на вопрос адмирала, я разинул рот отвечать, как губернатор взял другую
бумагу, таким же порядком
прочел ее; тот же старик, секретарь, взял и передал ее, с теми же церемониями, Кичибе. В этой второй
бумаге сказано было, что «письмо будет принято, но что скорого ответа на него быть не может».
Чтоб занять его чем-нибудь, пока адмирал
читал привезенную им
бумагу, я показывал ему разные картинки, между прочим прошлогодних женских мод.
Он мне показал
бумаги, какие сам писал до моего приезда в Лондон. Я
прочитал и увидел, что… ни за что не напишу так, как они написаны, то есть таким строгим, точным и сжатым стилем: просто не умею!
Погляжу в одну, в другую
бумагу или книгу, потом в шканечный журнал и
читаю: «Положили марсель на стеньгу», «взяли грот на гитовы», «ворочали оверштаг», «привели фрегат к ветру», «легли на правый галс», «шли на фордевинд», «обрасопили реи», «ветер дул NNO или SW».
Весь день и вчера всю ночь писали
бумаги в Петербург; не до посетителей было, между тем они приезжали опять предложить нам стать на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они поехали предупредить губернатора и завтра хотели быть с ответом. О береге все еще ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не отводить места, пока в Едо не
прочтут письма из России и не узнают, в чем дело, в надежде, что, может быть, и на берег выходить не понадобится.
Адмирал не может видеть праздного человека; чуть увидит кого-нибудь без дела, сейчас что-нибудь и предложит: то
бумагу написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute, кому посоветует
прочесть какую-нибудь книгу; сам даже возьмет на себя труд выбрать ее в своей библиотеке и укажет, что
прочесть или перевести из нее.
Вернувшись из совещательной комнаты, председатель взял
бумагу и
прочел...
Председатель, который гнал дело как мог скорее, чтобы поспеть к своей швейцарке, хотя и знал очень хорошо, что прочтение этой
бумаги не может иметь никакого другого следствия, как только скуку и отдаление времени обеда, и что товарищ прокурора требует этого чтения только потому, что он знает, что имеет право потребовать этого, всё-таки не мог отказать и изъявил согласие. Секретарь достал
бумагу и опять своим картавящим на буквы л и р унылым голосом начал
читать...
— Позвольте, — всё так же, не глядя в глаза, сказал смотритель и, взяв длинными сухими белыми пальцами, из которых на указательном было золотое кольцо, поданную Нехлюдовым
бумагу, он медленно
прочел ее. — Пожалуйте в контору, — сказал он.
Он взял лист исписанной
бумаги и, быстро проглатывая некоторые неинтересные формальные слова и особенно внушительно произнося другие, начал
читать...
Секретарь сидел на противоположном конце возвышения и, подготовив все те
бумаги, которые могут понадобиться для чтения, просматривал запрещенную статью, которую он достал и
читал вчера. Ему хотелось поговорить об этой статье с членом суда с большой бородой, разделяющим его взгляды, и прежде разговора хотелось ознакомиться с нею.
Веревкин вместо ответа вынимал из своего портфеля отношения моховского дворянского опекунского управления за № 1348; в нем объявлялось, что искомых документов в опеке налицо не имеется. Ляховский
читал это отношение через свои очки несколько раз самым тщательным образом, просматривая
бумагу к свету, нет ли где подскобленного места, и, наконец, объявлял...
Ляховский три раза
прочел объявление, почесал себе лоб, заглянул на оборотную сторону
бумаги и, наконец, проговорил...
Башкир несколько дней поили и кормили в господской кухне. Привалов и Бахарев надрывались над работой, разыскивая в заводском архиве материалы по этому делу. Несколько отрывочных
бумаг явилось плодом этих благородных усилий — и только. Впрочем, на одной из этих
бумаг можно было
прочитать фамилию межевого чиновника, который производил последнее размежевание. Оказалось, что этот межевой чиновник был Виктор Николаич Заплатин.
— Я должна сообщить еще одно показание, немедленно… немедленно!.. Вот
бумага, письмо… возьмите,
прочтите скорее, скорее! Это письмо этого изверга, вот этого, этого! — она указывала на Митю. — Это он убил отца, вы увидите сейчас, он мне пишет, как он убьет отца! А тот больной, больной, тот в белой горячке! Я уже три дня вижу, что он в горячке!
Исправник вынул из кармана довольно замаранный лист
бумаги, развернул его с важностию и стал
читать нараспев.
Я лег на траву и достал книжку; но я и двух страниц не
прочел, а он только
бумагу измарал; мы все больше рассуждали и, сколько я могу судить, довольно умно и тонко рассуждали о том, как именно должно работать, чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно значение художника в наш век.